Отрывок из моих воспоминаний о детстве.

[alexnikolbackup]

Книга о сортавальском детстве.
Часть третья и последняя.

Мария Осиповна, рассказ про школу и товарищей. Фольклор.

МАРИЯ ОСИПОВНА КЕККОНЕН

История с отступлением. Лет пять назад, когда я обработал со слов мамы, рассказ о Марии Осиповне Кекконен, я написал:

Единственная фотография, как предполагается, Марии Осиповны Кекконен, она была в альбоме мамы, который я распотрошил после ее смерти, альбом сжёг в печке, топившей титан на кухне в Сортавала, а фотографии увёз в Монреаль. Почему предполагается? Потому что это могла быть и её мать, шведка, а фото сделано было с дагерротипа ещё, может быть, в XIX веке. Я смутно помню, что в том маленьком альбоме, который остался после Марии Осиповны, это фото было на заглавной странице. Я тоже, вот ведь был олух, выкинул все её фотографии, а альбом забрал себе и даже взял его в армию, после отпуска уже из той самой армии, в декабре 1979 года, наклеив туда свои фотографии. Как бы то ни было, Мария Осиповна, насколько я помню, именно так и выглядела, ведь в 1960е годы ей было уже за 60, наверное. Маму я не спросил, конечно, теперь уже спросить некого…

А потом, уже 18 или 19 апреля 2022 года, я решил отсканировать одним махом все документы, лежавшие у меня в портфеле – всякие справки мамы и папы, трудовые книжки, воспоминания моего дяди Бориса Зайцева и т.п. И среди них обнаружились два снимка, которые я считал потерянными навсегда.

На них ясно видно, что заглавная фотография, возможно даже дагерротип, представляет маму Марии Осиповны, которую держит под руку примерно десятилетняя Мария. Мальчик слева, на левом фото, надо полагать, её брат, о судьбе которого ничего не известно. А на первой карточке мы видим Марию, её сына и мужа Петра.

======

Когда мы переехали на Совхозное (кстати, я всегда стеснялся произносить в школе название улицы, мне казалось, что оно отдаёт колхозом, а «колхозником» прослыть было не очень приятно), с нами поселилась Мария Осиповна Кекконен. Я в свои семь лет не очень-то пытался понять, почему вдруг появился в семье совершенно чужой человек и стал с нами жить.

Тем более что жизнь началась в принципе очень интересная после неизбежного отвыкания от Тункала и привыкания к Совхозному. Да надо сказать, что от того Тункала я так и не отвык.

Керосинка или керогаз была примерно такого вида, насколько помнится. Стояла она в большом тазу для пущей пожарной безопасности.

Не было нужды. Ведь бабушка Феня продолжала там жить, там она и умерла уже, когда я несколько лет проработал на телевидении в Петрозаводске. И я очень часто приходил со школы туда, оставался ночевать. А на Совхозном Мария Осиповна варила обеды всем нам. Для меня, который почему-то не любил грибной суп, варился в день грибного для всех молочный с макаронами отдельно для меня. Мария Осиповна топила плиту на кухне для того, чтобы готовить, сначала дровами, потом, когда плита разгоралась, добавляла угля, что раскаляло её докрасна. А в холодной второй прихожей, потому что была и первая, тоже холодная, у нас стояла керосинка, которую мы называли керогазом.

За керосином приходилось ездить в город, он продавался только в одном месте, в центре, на улице Комсомольской, там, где сейчас выставочный зал Кронида Гоголева. Примерно там, где мальчик на велосипеде на моём снимке 2008 года.

Эту фотографию я сделал в июле 1982 года, когда приехал в командировку от Карельского ТВ. На веранде изначально было 3 окна и в принципе полноценная однокомнатная квартира примерно в 30 квадратных метров.

Мария Осиповна жила на веранде, которой не стало потом, уже в 1990-х, наверное, когда новые хозяева снесли её.

Тридцать лет спустя, в июле 2012 года, веранды уже нет.

На ч/б снимке выше я обвёл розовым только два окна комнаты, где жила Мария Осиповна. Я думаю, что ещё до нас одно это большое помещение перегородили и устроили довольно толстую стену с солидной дверью. Одно из окон (слева на ч/б снимке, за пределами розового обрамления), у нас было заколочено листами штукатурки или фанерой. Помещение с этим окном мы использовали для зимнего холодильника, потому что оно не отапливалось и там осенью, зимой и весной было примерно 5 градусов тепла.

Я с кошкой Мурзой в возрасте примерно 10 лет. Кроп фотографии моей московской кузины Милы.

Мария Осиповна в сильные морозы стеснялась жечь много дров, веранда всё-таки не была так хорошо изолирована, как остальной дом, и приходила ночевать в комнату, где спали мы с сестрой Варей, ложилась на диване или на матрасе на полу у печки, я не помню уже, но это случалось едва ли больше пяти раз за зиму. Ещё она приходила смотреть телевизор, если показывали фигурное катание, да сериал «Сага о Форсайтах». Во время просмотра первого она повторяла, раз по десять за программу, когда видела, как партнёр поднимает фигуристку на руки или рывком отпускает от себя: «Что нашу Мурзу!» Мурза была нашей кошкой, которая даже переехала потом на Маяковского, где её и убил кто-то.

Когда котёнка брали, почему-то решили, что это мальчик и назвали Мурзиком. Потом, когда он вырос и стали видны половые признаки, срочно переименовали в Мурзу. Я помню, что Мурзе очень вольготно жилось на Совхозном.

Она гуляла где хотела и исправно приносила приплод пару раз в год. Весь помёт был потопляем мамой в ведре ещё до того, как кошка успевала облизать своих деток, и у неё так и не развился материнский инстинкт. Не жизнь, а малина. Ну а Мария Осиповна имела в виду, что партнёр делал с партнёршей по тройным тулупам и прочим фигурам всё, что хотел, то есть вертел и кидал по своему усмотрению.

Ещё я хорошо помню, когда увлёкся хоккеем, то кидал шайбу в крыльцо, у меня была маленькая детская шайба, но твердая, конечно, не мяч. Я наловчился поднимать её клюшкой иногда и очень высоко, и даже пару раз чуть не разбил окно. Как-то раз я так увлёкся игрой, что не заметил, как Мария Осиповна вышла на крыльцо, бросил шайбу и попал ей в ногу. Нога у неё распухла, было наверняка очень ей больно, я долго извинялся перед ней потом, потому что мама заставила. Сам-то не очень переживал.

Мама рассказывала, что Мария Осиповна была наполовину шведкой, то есть её мама была шведкой, а отец – русским. (Это так и есть, её девичья фамилия Бьёркман и в конце поста я привожу биографию, написанную Марией собственноручно). По словам моей мамы, «…отец был пекарь, очень хороший, но алкоголик: полгода пьёт, а полгода печёт. И его держали. Такой пекарь был! А потом уже революция была, ушёл в запой и сгинул, наверное, прибили там.»

Это, конечно, метафора, пекарь не мог пить по полгода, иначе вылетел бы в трубу. А вот на неделю в запой уйти мог, особенно если кто-то помогал печь хлеб. Ещё девочкой до революции она со своей матерью ездила из Петербурга, где они жили, на пароходе в Швецию. Тогда же не было никаких виз. Матери её не понравилась скаредность шведов, считавших каждую крону.

Как она появилась в Сортавале? Приехала после ссылки, откуда из-под Норильска, куда была отправлена опять же, по воспоминаниям мамы «как жена финна». В ссылке они были с мужем Петром, которого сослали «просто по происхождению». Скорее всего он был ингерманландцем и хорошо знал финский. Ещё в гражданскую войну Мария Осиповна работала медсестрой, потом трудилась на молочной кухне, похоронила в вечной мерзлоте сына. Они попробовали вернуться в Питер, а там их, как «врагов народа» не прописывали.

Как говорила мама: «… в общем она вертается оттуда, а в Питер-то не прописывают, времена-то какие! И вот в Сортавалу. А в Сортавалу почему прописали? Прописали у родного брата Петра, близкого друга Дубровского – директора племзавода «Сортавальский и дважды Героя соцтруда. Брат скоропостижно умирает, а жил он в так называемом «Доме специалиста».

Тут надо сказать, что из её биографии и из биографии Петра никак не следует того, что их “ссылали”. Но, скорее всего, она писалась в расчёте на то, что тот, кто принимает на работу, не будет сверяться с личным делом, наверняка хранившемся в КГБ.

=====

На беду Марии Осиповны, прожившей с нами больше десяти лет, в 1973 году мы получили ордер в благоустроенную двухкомнатную квартиру в железнодорожном посёлке. Тогда она сама попросила собес определить её в дом престарелых на острове Валаам. Ничего не сказала ни маме, ни моему отчиму.
Конечно, в квартиру на Маяковского, где для неё не было бы отдельной комнаты, их всего-то две было, она поехать не могла, но кто-то из коллег Васильева предлагал взять её к себе. Но она упёрлась в желании поехать на остров и осуществила его. Осталось в наследство от Марии Осиповны швейная машинка «Зингер» маме и серебряная ложка её подружке Лина Германовне.

=====

О последних днях Марии Осиповны мама рассказывала очень трогательно, её история брала за душу. Говорила о «тряпочках, которых много высылала, оказывается она ничего не ела и, значит, маленечко сходит, и печка громадная была, там топят, и бросит. Никого чтобы не обременять».

Я сделал этот снимок с колокольни реставрируемого (в очередной раз) собора в 1983 году, когда мы ездили на “День Сортавала” большой группой Карельского ТВ.

В какой из этих келий лежала Мария Осиповна, мы никогда не узнем. Поведала мама и историю о 17-летней девушке с «красивыми грудями», которая «с 3 этажа от любви прыгнула и позвоночник переломила. И как бревно её перекинули, вытащили, и там одеяльце какое-то при нас, опять положили. Вот лежит вот-так вот ручки, чё-то делает, а встать – уже ничего нет. Она уже два года тут. Было 17 а уже 19. Ну, думаю: «Господи!» А Мария Осиповна: «И так бывает, и так».

Ну, мы говорим: « Мы приедем ещё!» А она: «Да не приезжайте! Присылайте мне тряпочек». Там много ей надо было тряпочек. Еды она не просила. А потом опять – в сентябре съездили, потом закрылась эта Ладога, а 13 января, уже будет 1974-й, приходит письмо от этой девушки. Мария Осиповна ей продиктовала, что написать, два конверта там, ну есть же, покупают, купила там, девушка эта адрес написала, ну она всё так, лежа-то всё делала, в общем, и мне письмо. Господи, с Валаама, а почерк-то незнакомый. «Здравствуйте Надежда Алексеевна. Сообщаю вам, что Мария Осиповна умерла. Она две недели (назад) всем сказала, чтобы ни медсестру не приглашали и не говорите, что я не кушаю – отдавала еду этой бабке».

Старое кладбище на Валааме сейчас совсем заброшено, но, как видим, ещё хоронят. Фото из Интернета, найдено в ноябре 2016

Так умерла, в январе 1974 года, буквально уморив себя голодом, по сути самоубившись, в возрасте 81 года Мария Осиповна Кекконен. Она была крепкая старушка, никогда ничем не болела, насколько я помню, в нормальных условиях жила бы лет до 90 или больше. У мамы была подружка, перевалившая и за сто. Она жила в доме у старого стадиона и сама готовила еду и ходила. По-моему в 2013 году ей 103 года было.

На могиле МО поставили палку с фанерной табличкой, на которой авторучкой написали имя и даты рождения и смерти. К весне таблички со всех шести  январских захоронений стёрлись, и могилу найти стало невозможно.

Обещав прожить не больше года, она пробыла с нами ровно 11 лет.

Здесь опубликованы три отрывка из главы воспоминания, занимающей страниц 50. Всего в книге о сортавальском детстве страниц под 200 (с фотографиями). В моём личном блоге montrealexblog – MONTREALEX BLOG запись пока под замком - она всё время дополняется. Вот буквально сегодня я вспомнил детали, которые до этого не вспоминал или вспоминал мельком. Но, думаю, в этом году я открою все воспоминания о детстве.