![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
alexnikolbackup) wrote2022-07-26 02:27 pm
Хедрик Смит. “Русские”. Часть 1. Народ. Глава 2. Потребители. Искусство стояния в очередях.
Наша цель состоит в том, чтобы сделать жизнь советского народа ещё лучше, ещё прекраснее, и ещё счастливее.
Леонид Брежнев. 1971 год.
Жизнь пройти – не поле перейти.
Русская пословица
Был уже поздний вечер, когда я добрался до квартиры друга. Его не было дома. Но его мать, исхудалая пожилая женщина, проведшая 18 лет в сталинских лагерях и в ссылке после заигрывания в молодости с коммунистической идеологией, поделилась со мной размышлениями о разнице между поколениями русских людей и о новом материалистическом тренде.
«Люди средних лет, от 30 до 40 и чуть старше, были «поколением голодных детей», – рассудительно поведала она, пристально смотря на меня тёмно-карими глазами. – В детстве и юности они видели столько лишений, что их хватит на всю оставшуюся жизнь. Теперь их позиция такова: «Дайте нам еду, крышу над головой и работу, а в политике делайте, что хотите. Предоставьте нам материальный минимум. Большего мы не просим».
Эти люди, по её мнению, были советским вариантом американских «детей Великой Депрессии». Пока она объясняла мотивацию зарождающегося в новом поколении материализма, бледное зимнее солнце медленно погасло за окном. Но сумерки её не смутили, и она продолжила, не включая свет: Я знаю одну семью. Отец семейства был простым рабочим, абсолютно неквалифицированным и едва грамотным. Жена его тоже была простой женщиной. У них было 11 детей. Он работал на заводе и жили они в общежитии. В бараке, если честно. Все в одной большой комнате. Посреди комнаты висела занавеска, которую задвигали во время сна. Спали по очереди, ну это в войну. После войны тоже. Страшно трудные были времена. Мать умерла после рождения младшего ребёнка.
Теперь дети выросли, женились и вышли замуж, завели своих детей. Они по-прежнему представляют рабочий класс, но живут намного лучше родителей. У каждого своя отдельная квартира. Маленькая, да, но с удобствами, плита, холодильник. У одного – машина. Эти 11 детей превратились в 40-45 человек, если включить внуков. Через профсоюзы они получают путёвки со скидкой на отдых. Работают они на разных фабриках и заводах: один на предприятии пищевой промышленности, другой на электростанции, кто-то на заводе им. Лихачёва, ну и в других местах.
«Они хорошо понимают, насколько лучше живут сейчас по сравнению с голодными военными и послевоенными годами. Они даже не представляют, что можно жить лучше. Они считают, что у них есть всё и это – результат их напряжённой работы и заслуга системы. Ничего другого они не видели. Конечно же, они куда меньше интересуются политикой, чем люди интересовались в первые годы после революции. Тогда, я помню, мы были голодны, холодны, но строили социализм и были готовы всё вытерпеть. А в 1937 всё стало так ужасно, когда сталинский террор наступил. Теперь же люди об этом совсем не думают. Они думают только о том, насколько лучше стала их жизнь».
После мрачных годов сталинизма и войны эта женщина рада наступлению нового материализма. Но другие старые большевики сожалеют о новомодном буржуазном настрое и не приемлют его. В прессе тоже порой звучат предупреждающие нотки по поводу того, что спартанский социалистический идеализм разрушается под напором страсти к приобретательству. «Односторонняя ориентация на удовлетворение потребительского спроса, особенно когда она не подкрепляется необходимой идеологической обработкой, чревата опасностью распространения таких социальных «язв» как индивидуализм, эгоизм и стяжательство», – изрекала библия государственного планирования «Плановая экономика» в начале 1975 года.
Но такие выпады являются запоздалой реакцией, поскольку сам Леонид Брежнев задал тон для 1970х годов. После того, как по Польше в декабре 1970 года прокатились потребительские бунты, он провозгласил пятилетку, которая поставит во главу угла потребителя и «насытит рынок товарами народного потребления». Резкого насыщения рынка в те годы, что мы провели в Москве, не наблюдалось, но в некоторых отношениях потребительские стандарты улучшились, и потребитель, которым долгое время пренебрегали, почувствовал, что он живёт в самое лучшее время после большевистской революции.
Одним из моих первых впечатлений по прибытию в Москву было то, что люди одевались лучше, чем я ожидал. Ничего особенно выдающегося или стильного в их одеждах не было. Мы приехали осенью и цвета гардероба были тёмными, почти похоронными. Но я заметил некоторую пролетарскую респектабельность в людях, идущих по тротуарам. Даже если москвичи и не были облачены в одежды последнего крика моды, буржуазный инстинкт сохранения приличий в своём внешнем виде в них сохранился. Они избегали надевать нарочито неопрятное платье или потёртые и разорванные джинсы, в которых щеголяли многие жители крупных западных городов. Женские платья были скромными, мужские костюмы простыми, но выглядящими добротно даже если они не были отглажены, а в парках я видел студенток в мини-юбках, часто кричащего розового или пурпурного цвета в и сапогах-чулках до колена. Тогда я ещё не совсем осознавал, насколько лучше живут москвичи по сравнению со всей страной (у русских есть пословица про то, что все дороги ведут в Москву, смысл которой, что всё лучшее свозится туда). Но почти всюду, куда я ездил, было видно, что в то время, как буржуазный материализм официально вроде как критиковался, образ жизни американского среднего класса отвечал чаяниям всё большего числа русских, особенно жителей городов. Люди хотели жить в собственных квартирах, носить модную одежду, слушать энергичную музыку, иметь получше телевизор и кухню, ну и венцом счастья, конечно, было владение личным авто.
За три года мы могли видеть, как жизнь постепенно улучшалась. В быт вошли магазины самообслуживания и товары с фабричной упаковкой. Некоторые чувствовали себя достаточно обеспеченными, чтобы позволить себе парики, домашних животных и даже пластические операции на лице. Учёные объявили, что люди все эти годы после войны стали настолько лучше питаться, что дети стали выше родителей на 2-3 дюйма.
В комиссионных магазинах жёны генералов и режимных писателей гонялись за покупками царского антиквариата и дореволюционных безделушек, что ещё с десяток лет назад было идеологическим табу. Журналисты жаловались на то, что видели в продаже хрустальные подсвечники стоимостью в 1000 рублей ($1333), женских перстней за 2000 и соболиных шуб за 4000. Читатели Литературной газеты спорили о том, правильно ли поступают некоторые девушки, оценивая женихов по тому, сколько те будут получать и приносить в дом. Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко высмеивали в стихах новый материализм, а один отчаянный автор молодёжной газеты заявил, что высококвалифицированные рабочие должны получать в десять раз больше ленивых, и что молодые люди вправе требовать больше денег за напряжённый и качественный труд.
Ничто так ярко не характеризовало возникновение буржуазного стяжательства во время моего пребывания здесь, как запоздалый советский роман с личным автомобилем. Для того, чтобы заинтересовать элиту и растущий средний класс инженеров, технократов и управленцев среднего звена, советские власти вложили с 1965 по 1975 год 15 миллиардов долларов в развитие автомобилестроения (немалая часть этих денег была направлена на строительство заводов грузовых автомобилей и часть выпущенных машин шла на экспорт по очень низким ценам). Автомобили, однажды высмеянные Хрущёвым как «дурно пахнущие кресла на колёсах» наконец-то проложили путь в советское общество. Запад к этому времени уже подумывал, как подавать на развод с двигателем внутреннего сгорания, с которым он обручился давным-давно и теперь страдал от загрязнения окружающей среды, пробок и проблем топливоснабжения, но в России начала 1970х царило легкомысленное, подобное увлечению новобрачной пары друг другом, упоение автомобилем.
Посол одной западной страны рассказал мне, что когда однажды его жена остановилась за рулём Линкольн Континентал на перекрёстке перед красным сигналом светофора, загорелый гражданин, по всей видимости, из советской Грузии, показал ей знаком, чтобы она опустила стекло, и предложил 30 000 рублей ($40 000) за машину. Когда я был в Армении, директор предприятия с гордостью показал мне на стоянку перед заводом на 5500 работников, где была припаркована пара дюжин машин и похвастал: «Они принадлежат нашим рабочим». Один инженер говорил мне, что чувствует невероятную свободу благодаря автомобилю (пока тот не сломался) и, захлёбываясь от восторга, расписывал прелести путешествия «дикарём» (то есть вне организованных групп, автобусных маршрутов или туристических путёвок). В тёплое летнее время и в начале осени леса и поля вокруг Москвы пестрят похожими на ящики маленькими «Жигулями» («Фиатами» советской сборки), на которых люди спасаются от толчеи города.