![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
alexnikolbackupРусские как люди [1]
Товарищи, мы строим не страну лентяев, где текут кисельные реки с молочными берегами. Мы строим самое организованное и самое трудолюбивое в человеческой истории общество. И люди, живущие в этом обществе, будут самыми трудолюбивыми, добросовестными, организованными и политически сознательными в истории.
Леонид Брежнев. 1972 год.
Когда открылась дверь, мне на секунду показалось, что Борис Пастернак ожил. Передо мной явилось его скуластое лицо. Все понимающий мягкий задумчивый взгляд поверх широкоскулых щёк, словно взъерошенные на ветру волосы. Лоб у входящего был чуть выше, подбородок подлиннее, но в целом это было то же волевое худощавое лицо на тонкой уязвимой шее. Человек в двери не был таким высоким, каким я воображал Бориса Пастернака по фотографиям. Но сходство было настолько поразительным, что я на минуту застыл без движения перед тем, как представить себя и жену старшему сыну поэта Жене, с мягкой теплотой ответившего на наше приветствие. Через несколько месяцев, а потом и лет, мы хорошо узнали Женю и его жену Алёну, а также их сыновей Бориса и Петю, и младшую дочь Лизу.
По совету Пастернака, а Женя всегда называл отца не иначе как «Пастернак», Женя не пошёл по стезе искусства, по этой политически скользкой тропе. Инженер по образованию, специалист в отрасли систем автоматизированного контроля сделал своим призванием и страстью работу по сохранению доброго имени поэта, к которому режим всегда относился неоднозначно, и поддерживал память о Пастернаке, находя и публикуя письма и неизвестные ранее документы. Женя и Алёна боролись за то, чтобы на старой даче в Переделкино, где жил писатель, был открыт его музей, но все их усилия не увенчались успехом, и дача отошла к Союзу писателей, а семье была выделена небольшая постройка на этом участке.
Роман «Доктор Живаго» не только является по-прежнему запрещённым после фурора, вызванного присуждением Пастернаку Нобелевской премии, но его семья так ни разу и не видела западного фильма, снятого по роману. Через одного посольского приятеля нам удалось устроить показ кино в гостиной их старой квартиры с высокими потолками. Со стен сняли картины отца Пастернака и других, чтобы дать место самодельному экрану. Фильм разочаровал некоторых из друзей семьи, они сочли, что характеры воплощены слабо, и даже покоробил, по их мнению, пропагандистским финалом, в котором молодая пара идёт вдоль огромной плотины. Совсем как в официозных советских фильмах и вовсе не по-пастернаковски. Но Женя, будучи человеком более терпимым, посчитал, что фильм уловил свободный романтический дух Живаго, и был в общем верен настроению Пастернака.
Отступление переводчика
Разумеется, ни я, ни практически никто из советских людей не мог прочитать книгу на русском, разве что в "самиздате". Который, наверное, можно было достать, но меня не очень тянуло. Была даже распространена поговорка: "Пастернака не читал, но осуждаю", после вручения ему Ленинской премии, на мой взгляд чисто по политическим мотивам, как и Бродскому. Но я прочитал её, отрывками, примерно в 1977-78 году в "тамиздате". Эту книгу на французском дала мне почитать моя руководительница дипломной работы Сусанна Парамонова. Во время подготовки диплома я пару раз приходил к ней в общежитие, где жили не петрозаводские преподаватели нашего института и увидел томик на полке. Спросил почитать, она без особой радости и сильно помешкав согласилась, взяв слово, что я никому её не покажу. Ну да я и не собирался. Книга показалась мне страшно скучной тягомотиной и я так и не понял, почему она вызвала такой ажиотаж. Единственное, что я запомнил тогда, были несколько слов, вот они: Je pense que la collectivisation a été une faute, un échec (я думаю, что коллективизация была ошибкой, провалом - это мой перевод с французского, возможно у Пастернака не так написано). И даже когда книга стала доступна на русском, у меня так и не возникло желания её прочитать. А кино с Омаром Шарифом посмотрел уже на ДВД в Канаде. Тоже не впечатлило, но хоть стало ясно, о чём там был звон.
Эту книгу на французском дала мне почитать моя руководительница дипломной работы Сусанна Парамонова. Книга показалась мне страшно скучной тягомотиной и я так и не понял, почему она вызвала такой ажиотаж
В моём мозгу остался запечатленным момент, когда все, иностранцы и русские, буквально зашлись смехом в эпизоде, показывающем робкую и вялую встречу со стороны молодого Живаго и его приёмной семьи, сводной сестры героя по возвращению в Москву поездом из Парижа. Эпизод состоял из короткого, холодного, быстрого поцелуя в щёку и рукопожатия в западном духе, совершенно очевидно поставленного и снятого людьми, абсолютно не знакомыми с взрывным изъявлением чувств, которое происходит при встрече русских людей на железнодорожном вокзале. Они обволакивают друг друга нескончаемыми объятиями, тёплыми поцелуями в обе щеки, они лобызаются троекратно, не просто для показухи, приложив щеку к щеке или даже оставив пространство между ними. Целуются крепко, сильно, часто в губы, целуются не только женщина-мужчина, но и парами женщина-женщина и мужчина-мужчина. Люди с Запада относили такое поведение на личный счёт Никиты Хрущёва, когда он заключал в свои медвежьи объятия бородатого Фиделя Кастро, облачённого в военную форму. Но это-истинно русское поведение. Русским безумно нравится встречаться, и при расставании они проводят за прощанием столько времени, что часто забывают, что при этом присутствуют другие и считают этот момент глубоко интимным. Фильм был таким слабым и так поверхностно отображал характер русского человека, что присутствовавшие продолжали активно обсуждать эти нюансы спустя долгое время по окончании сеанса. И в самом деле, на всём протяжении фильма персонажи, за исключением Живаго и Лауры, не подслащивали свои диалоги теми ласкательно-уменьшительными прозвищами, которыми снабжают друг друга, не особенно задумываясь, члены семьи, друзья и даже близкие соседи. Эта мелкая словесная интимность является одной из очень приятных характерных черт близости русских друг к другу, которую иностранцы часто плохо различают за внешней суровостью.
Более типичным для русской публики поведением является то, что я наблюдал однажды в ходе лекции по джазу. Леонид Переверзев, лектор, являлся настоящим авторитетом по американскому джазу. В своё выступление он вкладывал всего себя и для иллюстрации пользовался великолепными джазовыми записями, что являлось воистину редким угощением для советской публики, не имеющей доступа к классике джаза. И тем не менее, ни одна голова не качнулась в ритм музыке. Никто не щёлкнул пальцами, не притопнул ногой. Не было ни одного спонтанного взрыва аплодисментов. Публика была внимательной, неподвижной, невыразительной. Аудитория состояла из примерно тысячи человек, с большим трудом доставших билеты на лекцию. Они напряжённо слушали музыку и комментарии. Но ни доли эмоций не отразилось на их лицах. Не было заметно никакого влияния музыкального ритма на них. Всеобщая невовлечённость настолько меня поразила, что я потом спросил у одного молодого учителя, что было не так, почему народ не реагировал на музыку, может быть она им не понравилась?
[1] Райт Миллер, английский писатель, опубликовал превосходную книгу под названием Russians as People (Dutton, New York, 1960) откуда я и взял эту фразу. (прим. Хедрик Смит.)
Продолжение главы.
