Архив Митрохина. Продолжение первой главы.

[alexnikolbackup]

ПЕРВЫМ СЕРЬЕЗНЫМ кризисом за годы работы Андропова (фото) в КГБ была попытка чехословацких реформаторов «Пражской весны» создать то, что Кремль рассматривал как неприемлемо неортодоксальный "социализм с человеческим лицом".




Как и "Секретная речь" Хрущева, вторжение в Чехословакию войск Варшавского договора в августе 1968 года стало важной вехой того, что Митрохин называет своей "интеллектуальной одиссеей". Находясь в Восточной Германии во время Пражской весны, он имел возможность имел возможность слушать репортажи из Чехословакии по русскоязычным станциям Би-би-си, Радио Свобода, Немецкая волна и Канадская радиовещательная компания. Но у него не было никого, с кем он мог бы разделить свою симпатию к пражским реформам. Один эпизод, произошедший примерно за месяц до того, как советские танки вошли в Прагу, произвел на него особое впечатление. Офицер 5 го отдела ПГУ ("специальные задачи"), полковник Виктор Рябов, сказал Митрохину, что он "только что поедет в Швецию на несколько дней», но по его выражению лица было ясно, что Швеция не является не является его настоящим пунктом назначения. Через несколько дней после возвращения Рябова, он сказал Митрохину, что на следующий день будет опубликована интересная статья в "Правде", намекая, что она связана с его миссией. Когда на следующий день Митрохин прочитал сообщение о том, что в Чехословакии обнаружена "склад оружия империалистов", он сразу же понял, что оно было сфабриковано Рябовым и другими сотрудниками 5го отдела  с целью дискредитации реформаторов.

Вскоре после подавления "Пражской весны" Митрохин услышал речь Андропова, произнесенную в восточногерманской штаб-квартире КГБ в пригороде Берлина Карлсхорсте. Как и Шелепин, Андропов выступал непосредственно перед аудиторией, а не придерживался, как большинство советских чиновников, подготовленного заранее. С аскетической внешностью, серебристыми волосами, зачесанные назад от большого лба, очки в стальной оправе и манерами интеллигента, Андропов казался далеким от сталинских головорезов, таких как Берия и Серов. Его объяснение вторжения в Чехословакию было гораздо более изощренным, чем то, которое он дал советской общественности. Он настаивал на том, что это был единственный способ сохранить безопасность советского блока и новый европейский порядок, возникшего после Великой Отечественной войны.

Эта объективная политическая необходимость, утверждал Андропов, которую признавали даже такие неортодоксальные фигуры, как великий физик Петр Капица (фото), который вначале проявлял некоторую симпатию к пражским ревизионистам. Митрохин сделал совершенно иные выводы из операции вторжения сил Варшавского договора. Уничтожение чехословацкого "социализма с человеческим лицом" доказало, как он считал, что советская система не поддается реформированию. Он до сих пор живо вспоминает любопытный мифологический образ, который отныне все чаще возникал в его сознании, - картину русского народа в плену у "трехголовой гидры": коммунистической партии, привилегированной номенклатуры и КГБ.

После возвращения в Москву из Восточной Германии Митрохин продолжал слушать западные передачи, хотя из-за глушилок ему часто приходилось переключать волны разной дины, чтобы различить что-либо, чаще всего разбирая лишь фрагменты новостных сюжетов. Среди новостей, которые произвели на него наибольшее впечатление, были статьи в "Хронике текущих событий", самиздатском журнале, впервые выпущенном советскими диссидентами в 1968 году для распространения новостей о борьбе с нарушениями прав человека. Знаменем "Хроники" была гарантия свободы выражения мнений, содержащаяся в принятой Организацией Объединенных Наций Всеобщей декларации прав человека, ежедневно нарушаемой в Советском Союзе.

По мере того как борьба с "идеологическими диверсиями" усиливалась, Митрохин видел многочисленные примеры того, как как КГБ манипулировал, практически по своему усмотрению, советской системой правосудия. Позже он переписал подхалимские поздравления, направленные Андропову А.Ф. Горкиным (фото), председателем Верховного суда СССР, по случаю пятидесятой годовщиной основания ВЧК в декабре 1967 года:

Советские суды и Комитет государственной безопасности СССР безопасности [КГБ] - ровесники. Но это не главное, что нас объединяет. Главное - это идентичность наших задач... Нам приятно отметить, что органы госбезопасности и суды решают все свои сложные задачи в духе взаимопонимания и здоровых профессиональных отношений¹²".

Митрохин видел все больше свидетельств, как в секретном внутреннем журнале "Сборник КГБ", так и в файлах ФКД о личной одержимости Андропова уничтожением инакомыслия во всех его формах и его настойчивом утверждении, что борьба за права человека была частью широкомасштабного империалистического заговора с целью подорвать основы советского государства. В 1968 году Андропов издал приказ председателя КГБ № 0051, "О задачах органов государственной безопасности по борьбе с идеологическими диверсиями противника", призывающий к большей активности в борьбе как против диссидентов внутри страны, так и их империалистических сторонников¹³.

Одним из примеров такой активности, которая заставила Митрохину, горячего поклонника Кировского балета, испытать чувством личного возмущения, был план, который он обнаружил в файлах ПГУ, о том, как нанести увечья звезде балета и перебежчику Рудольфу Нурееву¹⁴. К началу 1970-х годов на политические взгляды Митрохина находились под сильным влиянием диссидентской борьбы, за которой он мог следить как по записям КГБ, так и по западным передачам. "Я был вначале одиночкой, -вспоминает он, - но теперь знал, что я не один". Хотя Митрохин никогда не думал о том, чтобы открыто присоединиться к правозащитному движению, пример "Хроники текущих событий" и других самиздатских вдохновил его на идею создания засекреченного варианта попыток диссидентов документировать беззакония советской системы. Постепенно в его голове начал формироваться проект составления своего собственного частного отчета о зарубежных операциях КГБ.

Возможность представилась Митрохину в июне 1972 года, когда Первое главное управление (внешняя разведка) покинуло свои переполненные центральные московские офисы в штаб-квартире КГБ на Лубянке (дореволюционный дом страхового общества "Россия") и переехало в новое здание к юго-востоку от Москвы в Ясенево, в километре от МКАДа.

В спроектированном финским архитектором, основном Y-образном семиэтажном здании с одной стороны располагались актовый зал и библиотека, с другой - поликлиника, спортивный комплекс и бассейн, с приятным видом на березовую рощу и поля.  Среди сотрудников других управлений КГБ, большинство из которых которые работали в стесненных условиях в центре Москвы, Ясенево было известно - скорее с завистью, чем со снисходительностью - как "Леса".

В течение следующих десяти лет, работая в отдельных кабинетах как на Лубянке, так и в Ясенево, Митрохин единолично отвечал за проверку и опечатывание примерно 300 000 дел¹⁵ архива ПГУ до их передачи в новую штаб-квартиру. В то же время он руководил проверкой дел, составлением описей и составлением картотек и мог брать себе в кабинет какие угодно папки. Немногие из сотрудников КГБ проводили столько времени, сколько за чтением дел столько времени, как Митрохин, и, конечно же, никто из них не делал выписки, как он. За пределами работников архива ПГУ только самые высокопоставленные офицеры имели к нему неограниченный доступ, и ни у кого из них не было времени, чтобы прочитать хотя бы малую часть материалов, из тех, что прочитал и отметил он.

Обычный недельный распорядок Митрохина состоял в том, чтобы каждый понедельник, вторник и пятницу он обычно проводил в своем кабинете в Ясенево. По средам он ездил на Лубянку, чтобы работать над самыми секретными делами ПГУ, досье Управления "С", которое занималось нелегалами - офицерами и агентами КГБ, большинство из которых были советскими гражданами, но работали под глубоким прикрытием за границей, маскируясь под иностранцев. После проверки Митрохиным каждая партия досье помещалась в запечатанные контейнеры, которые перевозились в Ясенево по утрам в четверг в сопровождении Митрохина, проверявшего их по прибытии¹⁶. В отличие от других отделов, переехавших в в новую штаб-квартиру ПГУ в 1972 году, Управление "С" оставалось на Лубянке еще десять лет.

Таким образом, Митрохин стал уделять больше времени делам этого Управления "С", самого секретного в ПГУ, нежели документам любого другого отдела внешней разведки. Нелегалы сохраняли любопытную мистическую ауру в КГБ. Перед отправкой за границу каждый офицер-нелегал должен был принести торжественную, хотя и несколько мелодраматическую присягу:

Глубоко ценя доверие, оказанное мне партией и отечеством, и проникнутый чувством глубокой благодарности за решение послать меня на острие борьбы за интересы моего народа... Как достойный сын Родины, я скорее погибну, чем выдам доверенные мне тайны или передам в руки противника материалы, которые могут нанести политический ущерб интересам государства. С каждым ударом сердца, с каждым днем, который проходит, я клянусь служить партии, родине и советскому народу¹⁷.

Документы показали, что до Второй мировой войны величайшие успехи в работе за рубежом были достигнуты легендарной группой офицеров разведки, которых часто называли "Великими нелегалами". После Второй мировой войны КГБ попытался воссоздать былую славу путем сплетения сложной сети "нелегальных резидентур" наряду с "легальными резидентурами", которые действовали под дипломатическим v ого или иного официального прикрытия в иностранных столицах. Досье Управления "С" свидетельствуют о некоторых выдающихся индивидуальных достижениях.

Нелегалы КГБ успешно устраивались под фиктивными личинами иностранных граждан, занимаясь самыми различными профессиями - от посла Коста-Рики до настройщика пианино для губернатора Нью-Йорка. Даже в эпоху Горбачева пропаганда КГБ продолжала изображать советского нелегала как высшее воплощение рыцарского идеала на службе тайной разведки.

Отставной британский агент КГБ Джордж Блейк (фото) писал в 1990 году:

Только человек, который очень сильно верит в идеал и служит великому делу, согласится начать такую карьеру, хотя слово “призвание” здесь, пожалуй, более уместно. Только разведывательная служба, которая работает на благо великого дела, может требовать такой жертвы от своих сотрудников. Вот почему, насколько я знаю, во всяком случае в мирное время, только советская разведка имеет “нелегальных резидентов”.

СВР продолжает традицию КГБ по составлению фальшивых биографий. В июле 1995 года, через месяц после смерти самого известного американского нелегала Морриса Коэна, президент Ельцин присвоил ему посмертное звание Героя Российской Федерации.

Досье Управления “С”, отмеченные Митрохиным, раскрывают совершенно иной тип нелегала. Наряду с преданными офицерами ПГУ, сохранявшими прикрытие и профессиональную дисциплину на протяжении всего срока службы, были и другие нелегалы, которые не выдерживали контраста между советским пропагандистским образом капиталистической эксплуатации и реальностью жизни на Западе. Еще более еще более мрачная тайна документов Управления “С” заключалась в том, что одним из основных видов использования нелегалов в течение последней четверти века существования Советского Союза было выискивание и компрометация диссидентов в странах Варшавского договора. Неприглядная борьба с “идеологической подрывной деятельностью” была такой же обязанностью Управления С, как и остальных подразделений ФКД.

МИТРОХИН ПРОЯВИЛ понятную осторожность, когда 1972 году он приступил к составлению своего тайного архива ПГУ. В течение нескольких недель он пытался фиксировать в памяти имена, кодовые названия и ключевые факты из досье и расшифровывал их каждый вечер по возвращении домой. Отказавшись от этого процесса как слишком медленного и трудоёмкого, он начал делать заметки мелким почерком на клочках бумаги, которые потом комкал и выбрасывал в корзину для мусора. Каждый вечер он извлекал их оттуда и выносил из здания в Ясенево, пряча бумажки в ботинки. Постепенно Митрохин становился все увереннее, так как убедился, что охранники ограничиваются лишь эпизодическим досмотром сумок и портфелей без попыток личного досмотра. Через несколько месяцев он начал делать записи на обычных листах писчей  бумаги и уносил их в карманах пиджака и брюк.

Ни разу за двенадцать лет, которые Митрохин провёл в архивах ПГУ, делая выписки, его не останавливали и не обыскивали. Однако случались и отчаянно тревожные моменты. Он понимал, что за ним периодически, как и за другими офицерами ПГУ, следят – возможно, группы от Седьмого (Наблюдение) или Второго главного (контрразведка) Управления. В один из случаев когда за ним следили, он посетил магазин футбольного клуба «Динамо» и, к своему ужасу, обнаружил, что стоит рядом с двумя англичанами, и следившие за ним могли заподозрить, что это шпионы, с которыми он договорился о встрече. Если бы его обыскали, его выписки из совершенно секретных файлов были бы тотчас же обнаружены. Митрохин быстро вышел оттуда и пошёл в другой магазин спорттоваров, надеясь убедить следивших за ним, что на самом деле хочет что-то купить. Когда он подходил к своему дому, то заметил двух мужчин, стоявших возле двери его квартиры на девятом этаже*. К тому времени, когда он подошел к своей двери, они исчезли. Сотрудники ПГУ инструктировались сообщать о подобных подозрительных инцидентах, но Митрохин не сделал этого, боясь спровоцировать расследование, могущее привлечь внимание к тому факту, что его видели стоящим рядом с английскими посетителями магазина.

(*Перевод точный, вот оригинал – As he approached his apartment block, however, he noticed two men standing near the door to his ninth-floor flat. Я могу только предположить, что он увидел их снизу, посмотрев на окна, выходящие с лестницы. Ясно, что он не мог видеть их одновременно подходя к дому и приближаясь к двери на квартире девятого этажа, для чего ему надо было войти в подъезд и подняться по лестнице или на лифте. – прим. перев.).

Каждый вечер по возвращении в свою московскую квартиру, Митрохин прятал записи под матрасом. По выходным он отвозил их на дачу в тридцати шести километрах от Москвы, забирая с собой как можно больше бумажек, хотя записок стало так много, что Митрохин был вынужден оставить некоторые из них в рукописном виде. Первые партии машинописных текстов и заметок он прятал и записки в молочном бидоне, который закапывал под полом19. Дача была построена на приподнятом фундаменте, оставляя достаточно места для Митрохина, чтобы проползти под и вырыть яму саперной лопаткой. Ему часто приходилось вляпываться в собачьи и кошачьи какашки, иногда он пугал крыс, пока копал, но он утешал себя мыслью, что грабители вряд ли последуют за ним. Когда молочный бидон переполнился, он начал прятать свои заметки в жестяном баке для кипячения белья. Со временем его архив заполнил также два жестяных сундука и две алюминиевых коробки, и все это было закопано под дачей20.

Далее.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. АРХИВ МИТРОХИНА.