![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
alexnikolbackup
Почему они не останутся в деревне
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась…
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина –
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Константин Симонов
Василий Починков редкий для советской системы человек. Его работой является продвижение частного предпринимательства.
Когда я вошёл в его контору на втором этаже здания такой же величины, как Мэдисон Сквер Гарден [1], дородный мужчина в белом халате поверх костюма, похожий в таком одеянии на аптекаря, встал из-за стола мне навстречу. Больше часа мы проговорили с ним о бюджете и прибылях, о сдаче в аренду десятитонных грузовиков, о складских помещениях и проверках санэпидстанций, о том, как арендуются торговые места и выдаётся спецодежда, о ценообразовании и размещении в московских гостиницах приезжающих торговать из Молдавии, Центральной Азии, Азербайджана, Грузии, Белоруссии, и иногда из Латвии и Литвы. Потом он повёл меня показывать своё хозяйство.
Починков – директор Черёмушкинского колхозного рынка (снимок рынка в Черемушках в 1970е годы), одного из 30 в Москве и 8000 по всему Советскому Союзу, где крестьяне могут законно, на миллиарды рублей и по ценам свободного рынка, в отличие от всей остальной страны, продавать продукцию своих скромных садов и огородов, а также мясо и птицу, выращенные в собственном хозяйстве.
Мы, как и многие русские семьи сочли, что колхозные рынки являются настоящим подарком судьбы, хотя многих домохозяек сдерживают цены, сравнимые с обслуживанием номеров в гостинице «Уолдорф». Салат – латук, стоящий летом 30 центов, подскакивает в ноябре до $1.50 за полкило, а потом исчезает насовсем. Кочан цветной капусты зимой стоит $2,50, сладкие груши с юга Украины почти 50 центов штука, а грузинские розы в январе идут по $1,50. Но качество продукта лучше, и выбор намного шире, чем в госторговле. Обычно домохозяйка падает жертвой льстивых продавцов-зазывал, борющихся за её внимание и кошелёк с конкурентами, и аромата, который исходит от привлекательно разложенного на прилавке товара.
«Подходи, dochka, – кудахчет в адрес Энн седая бабуся, используя ласкательно-уменьшительные народные обороты речи для приглашения покупателей отведать из её банок тёмно-жёлтого мёда. – Попробуй, матушка, и увидишь, какой сладкий и добрый у меня медок! И малого угости!» Бабушка даёт Энн и нашему трёхлетнему сыну Лесли лизнуть мёда с деревянных палочек в форме леденца, продолжая нахваливать свежесть сотов её улья.
Как только потенциальный покупатель остановится перед одним из продавцов, со всех сторон слышится хор его конкурентов. Вот небритый сельчанин без нескольких передних зубов предлагает освежеванного кролика. Рядом пухленькая крестьянка держит в заскорузлых руках пригоршню свежих яиц от кур своего курятника. Старуха, закутанная в платок, что делает её похожей на мумию, предлагает tvorog в вощёной бумаге, или даст попробовать из эмалированного ведёрка того, что называется smetana. Смуглый грузин в плоской кепке срежет кожуру с груши, с прищуром посмотрит на клиента и протянет ему сочную дольку прямо на ноже. В дальнем углу женщина в грубой крестьянской одежде зазывает вас к свисающим, наподобие ожерелий из пробок, связкам сушёных грибов. Женщины – продавцы постоянно смачивают водой товар на прилавках, чтобы огурцы, свёкла, редиска и толстые пучки морковки, напоминающие крестьянские пальцы, которые вам эту удивительно сладкую морковь протянут на пробу, привлекательно поблёскивали. В ноздри ударяет терпкий аромат укропа.
Голодный покупатель может перекусывать то там, то сям, переходя от прилавка к прилавку, будь это на Центральном рынке, или здесь, в Черёмушках, пробуя с маленьких ложечек не только мёд и творог, но и квашеную капусту, может откусить от сочащегося бочечным рассолом огурчика, отведать граната, взять небольшую горсточку фисташек или отщипнуть пару самаркандских виноградин. Но колхозники не дают зарываться ушлым москвичам, стремящимся оторвать слишком много халявы. «Ну так как, будем брать? – непременно спросит не менее ушлый продавец, – отвесить килограммчик?»
Хотя приусадебные хозяйства, производящие все эти товары, очень маленькие, и владельцы занимаются ими неполный рабочий день, объём продукции, который они дают, огромен и играет важнейшую роль в советской экономке. Без них было бы невозможно кормить страну в 250 миллионов человек. Режим изо всех сил старается не рекламировать успехи частного сектора, предпочитая превозносить «героические достижения советского сельского хозяйства», поскольку с идеологической точки зрения, говорить о них – это всё равно, что наступить властям на больную мозоль. Тем не менее, в марте 1975 года я прочитал одну необычную статью, где говорилось, что 27% всей сельскохозяйственной продукции в СССР годовой стоимостью в $32,5 миллиарда, идёт из личных хозяйств, занимающих менее одного процента земель сельскохозяйственного назначения (примерно 10 522 000 га)[2]. То есть получается, что частник примерно в сорок раз производительнее колхозника. Из советского экономического ежегодника, публикующего подробную разбивку по видам урожая сельскохозяйственных культур следует, что 62% всего картофеля, 32% всех других овощей и фруктов, более 47% яиц и 34% мясомолочной продукции на родине коммунизма получено от частных деревенских предпринимателей, которых насчитывается 25 миллионов. Одним из оправданий такого расхождения является, что наибольший урожай дают выращиваемые коллективно крупные сельскохозяйственные культуры, в основном хлопок и зерно. Другим – то, что частники выручают больше колхозников за свой товар, потому что продают его по рыночным ценам. А в качестве третьего объяснения этой ошеломляющей статистики говорится, что примерно половина всего того, что производится в личных хозяйствах, потребляется их владельцами и соседями и не поступает на рынок. Но тем не менее, совершенно ясно, что частные клочки земли обрабатываются намного эффективнее, чем находящиеся в коллективном владении.
Конечной целью коммунистического идеала является постепенное искоренение неприятного для властей, но пока необходимого пережитка частного предпринимательства по мере того, как индустриализированные коллективные хозяйства крепнут и становятся всё производительнее. Никита Хрущёв, несмотря на своё крестьянское происхождение, неуклонно следовал этой цели и стал врагом крестьянства. Он урезал личные участки наполовину, до максимального размера в 20 соток, и сильно усложнил жизнь торгующим на рынке. Русские друзья говорили мне, что украинские крестьяне были настолько взбешены, что перестали продавать яйца, а стали делать из них краску. «Яичный белок делает краску необычайно стойкой». – сказал один московский художник.Первое отступление переводчика
Из моих воспоминаний о бабушке Смирновой Федосьи Никитичне, державшей крохотное подсобное хозяйство.
Что я помню о бабушке? Во-первых, бесконечно больше, чем о папе и дедушке, потому что рядом с ней прошли мои детские годы. Да и подростковые, впрочем, так или иначе, тоже соприкасались с нею. Она всегда держала кур в сарае, и яйца в нашей большой семье были всегда не покупные – да и курятина тоже.
Был ещё период, когда она держала уток – это было удивительнейшее мероприятие. Что было удивительного в нём, спросите? Да то, что эти выросшие в домашней неволе утки жили как бы в гармонии с природой: подумать только, вместе с мамой-уткой весь выводок выходил по весне на речку плавать! Они плескались и плавали там, такие жёлтенькие в отличие от чёрненьких и сереньких диких утят, которые, впрочем, занимались теми же телодвижениями неподалёку: бабушка – откуда и бралась энергия и силы за всем этим выводком наблюдать – их пасла денно, ибо местное хулиганье, известное дело, норовило камнями побить и тех и других.
Баба Феня отгоняла пацанов с криками не помню уж точно какими, но должно быть говорившими о том, что это «свои» и в них камнями, мол, «низзя». Мол, пуляйте в диких, с них спросу нет. Когда дело шло к возвращению домой, и малые ребята-утята ни за что не хотели ворочаться «в лоно», бабушка sans autre forme de procès вылавливала маму из тункальской речки и несла домой, а малыши беспрекословно следовали «утьком». Может и было это один сезон всего, а вот надо же, врезалось в память на всю жизнь!
При Брежневе положение улучшилось. Максимальный надел вернулся к сорока соткам, и были предприняты усилия для лучшей организации рыночной торговли. Цифры, взятые из советских публикаций, показывают, что объём продукции личных хозяйств вырос с 1966 по 1973 год почти на 15%. Хотя государственный сектор рос ещё быстрее, очевидно, что столетняя привычка русского крестьянина к работе на себя неискоренима. Даже крепостные имели свои участки земли, на которых трудились после того, как отработали на помещика и, с его разрешения, могли торговать излишки продукции на рынке. При коммунизме эта система была увековечена после жестокой сталинской коллективизации в качестве средства ограничения миграции из деревни в город. Теперь же, как только появятся слухи, как, например, в 1974 году, что какая-то сельскохозяйственная реорганизация сметёт личные хозяйства, высшее руководство их тут же официально опровергает, очевидно опасаясь, что резкие изменения могут привести к серьёзному сопротивлению крестьянства.
Полностью главу 8 можно читать здесьХедрик Смит. Глава восьмая. Сельская жизнь.
