![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
alexnikolbackup
XIV
Информация. Белые тассовки и письма в редакцию
Подцензурная пресса деморализует. Величайший из пороков – лицемерие – неотделим от цензуры. Когда говорит цензура, правительство не слышит никого, кроме себя, и само себя вводит в заблуждение, притворяясь, что прислушивается к гласу народа, требуя притворства и от него. Народ, со своей стороны, либо частично впадает в политический скептицизм, либо совершенно отворачивается от общественной жизни и становится толпой индивидуумов, влачащих каждый своё отдельное существование.
Карл Маркс. 1842 год.
В начале августа 1972 года Москву в течение нескольких дней обволакивала таинственная голубая дымка, висевшая без движения над городом. Большой внутренний аэропорт «Домодедово», расположенный к югу от Москвы, не принимал посадки из-за плохой видимости. Из окон нашей квартиры на восьмом этаже на расстоянии метров в триста невозможно было что-либо различить. Москвичи заходились в кашле, растирали слезившиеся глаза. Ходили тревожные слухи о том, что подмосковные пожары угрожают населённым пунктам. И тем не менее, почти неделю, в прессе ничего не было. Затем, в одной газете, на последней странице, появилось скупое упоминание о пожаре на торфяном болоте близ Шатуры, в примерно 100 км к востоку от Москвы. Два дня спустя ещё одна газета поделилась очевидным фактом про то, что «дым достиг Москвы», но ничего не сказала о том, существует ли опасность для города. Дым был слишком плотным и стойким, он явно был от пожара, горевшего менее чем сто километров от столицы.
Мой знакомый, учёный в возрасте, стремясь узнать побольше, попытался выудить информацию из центральной пожарной станции Москвы. Представившись врачом, работающим на престижный Союз писателей, он позвонил туда и сказал, что несколько его пациентов больны пневмонией и им опасно вдыхать дым. Он хотел узнать, следует ли их вывозить из города.
«Начальник на пожаре», – ответила диспетчер.
«Соедините с его замом», – попросил учёный.
«Он тоже на пожаре».
«Ну так соедините с кем-нибудь компетентным!»
«Все на пожаре! – прокричала в трубку диспетчер. – Я одна осталась!»
«Тогда скажите мне, насколько серьёзно положение и сколько, по вашему мнению, это продлится, – настаивал учёный. – Мне нужно знать, контролируется ли ситуация».
«Я не знаю, – ответила она. – Все на пожаре и не могут с ним справиться!»
Знакомый повесил трубку в более смятенных чувствах, чем до звонка. Однако, несколько дней спустя дым стал не таким плотным. Появилась ещё одна статья, в которой говорилось о том, что из-за сильной летней засухи возникли пожары на торфяниках, и публиковались запреты на выезд в лес, на пикники и на разжигание костров на большой подмосковной территории. Само собой, очень многое в этой статье обходилось молчанием. Лишь намного позже были опубликованы хвалебные упоминания о пожарных, проявивших героизм, а на предпоследней странице появился короткий некролог о погибшем юноше. В конце концов люди составили картину о том, что пожары начались в первых числах июля, то есть почти за месяц до того, как в прессе появились первые сообщения, и о том, что горело на площади в несколько тысяч квадратных километров. При тушении были задействованы более тысячи пожарных, самолёты и целые батальоны войск. Оказалось, что некоторые пожары были потушены всего в 25-30 км от Кремля, почти вплотную к плотно заселенным пригородам Москвы. Тем не менее, в прессе не появилось почти ничего, а флагман партийной печати, газета «Правда», не опубликовала о пожарах ни строчки.
Отсутствие в СМИ такой обычной и, в принципе насущной информации, является типичным. Русские принимают как сам собой разумеющийся тот факт, что важная информация, крайне нужная для повседневной жизни, не появляется в печати. Однажды вечером, на прогулке, я говорил с учёным, позвонившим в пожарную станцию. «На прогулке» для русского имеет особенное значение, это обычная предосторожность при откровенном разговоре о некоторых щекотливых аспектах советской общественной жизни, вдали от телефонных и комнатных «жучков».
Отступление переводчика. Во второй половине 1980х, то есть к концу своей карьеры на Карельском ТВ, иначе говоря с началом Перестройки, условно стартовавшей в апреле 1985 года, я стал использовать всякую возможность пообщаться с иностранцами. Однажды мне удалось на одной официальной встрече переговорить с французским журналистом и договориться о встрече вне официальных рамок. Он предложил встретиться где-нибудь в кафе, на что я сказал, что нет, давайте погуляем по петрозаводской набережной. Когда я ему объяснил, почему в кафе или ресторане лучше не встречаться и рассказал, где находится здание КГБ, а оно было в двух шагах от гостиницы “Северная”, где все французы останавливались, он сразу же проникся темой прослушки и наружки. До того, что когда мы проходили мимо гулявшего по набережной профессора Орфинского, он шёпотом сказал мне, когда профессор остался позади нас, что вот какой подозрительный мужик. Я успокоил его, сказав, что знаю Орфинского, и он даже выступал у меня в передаче, что было чистой правдой. Мы тогда долго гуляли с этим журналистом, он задавал хорошие вопросы о нашей системе, а в конце я ему порекомендовал по возвращении во Францию купить книжку “Русские”, где все излужено куда лучше, аналитичнее и более пространно, чем я при всём моём желании мог рассказать за столь короткое время.
Мы прогуливались по старому Арбату, неподалёку от здания МИДа. Улица представляла из себя плотно застроенный квартал облупливающихся зданий XVIII и XIX веков, с гипсовой лепниной на выцветших фасадах викторианского стиля, где раньше были жилища дворян и интеллигентов типа Гоголя, Герцена или Скрябина, а сейчас – их музеи и коммунальные квартиры, где за тюлевыми занавесками можно было видеть пестрое развешенное на веревках бельё. В тот день середины октября, только что прошедший дождь оставил на улице атмосферу пронизывающей лондонской сырости и изрядно проредил прохожих на улице. Я спросил своего знакомого как информационные ограничения сказываются на людях.
Он поведал мне трагическую историю о молодой женщине из Центральной Азии, летевшей в прошлом году из Караганды в Москву на сдачу вступительных экзаменов в МГУ. В Москве она должна была провести неделю. Родители прождали десять дней и очень волновались по поводу того, что не было никаких известий из Москвы ни от неё, ни от её друзей. Спустя две недели отец сам полетел в Москву, где ему сказали, что его дочь не явилась на экзамен, и никто ничего про неё не знает. Он связался со всеми друзьями, у которых она могла бы остановиться, но никто её не видел. Он пошёл в милицию. В одном отделении ему посоветовали связаться с милицией аэропорта, что он и сделал. Только там, по большому секрету, обязав никому ничего не говорить, ему сообщили, что самолёт Караганда-Москва потерпел крушение, и что его дочь погибла со всеми другими пассажирами. Отец был сражён новостью: никто кроме него до этого не слышал ни слова о падении самолёта.
Советская пресса никогда не сообщает о таких катастрофах, за исключением редких случаев, когда задействованы иностранцы или очень высокопоставленные советские граждане, да и тогда сообщения бывают зашифрованы и очень скудны. То есть обычных людей пресса совсем не ставит в известность о том, что, возможно, кто-то из их родных или близких мог погибнуть в авиакатастрофе. Более того, «Аэрофлот» часто не ведет учёт адресов пассажиров и не имеет данных о том, с кем связываться в случае необходимости, если вдруг самолёт разобьётся. Вот почему бедный отец девушки вынужден был сам отправиться на поиски пропавшей дочери и должен был лично получить грустную весть.
данных о том, с кем связываться в случае необходимости, если вдруг самолёт разобьётся. Вот почему бедный отец девушки вынужден был сам отправиться на поиски пропавшей дочери и должен был лично получить грустную весть.
Такая методика замалчивания подрывает веру в советскую прессу. В октябре 1974 года в Москве орудовал серийный убийца типа Джека Потрошителя. На тротуарах города было зарезано уже достаточно женщин для того, чтобы население города было близко к панике и люди тревожились о том, что на улицах столицы «так же страшно, как в Нью-Йорке», как выразилась одна дама пышных форм в разговоре со мной. В то время я услышал от людей такое множество рассказов о грабежах, кражах со взломом, похищенных кошельках и угнанных автомобилях, как никогда до этого. Когда, из нашего отдела, мы позвонили в милицию Москвы с запросом об убийце, нам просто ничего не ответили. Но многие советские женщины говорили мне, что на работе им официально не советовали выходить вечером на улицы, а активисты домоуправления предупреждали о том, что нельзя открывать двери посторонним. «Мой муж стал вдруг таким галантным, каким никогда не был за последние годы, – полушутя сказала мне одна седовласая женщина. – Раньше ему было не до меня. Теперь же, как стемнеет, встречает меня на автобусной остановке, и мы вместе идём домой». Дружинникам, призванным на помощь милиции в поисках злодея, показывали портрет-робот симпатичного, приветливого, мускулистого блондина, и в ориентировке было указано, что он предпочитает нападать на женщин в красном.
В прессе не было ни строчки, но из беседы с сотрудниками редакции одной из газет я узнал, что их информировали об убийстве семерых, зарезанных этим маньяком, женщин. Благодаря таким инструктажам слухи росли, как снежный ком. Стали говорить, что убийца был не один, а работал в паре, потом заговорили о банде. Несколько дней подряд люди пересказывали друг другу историю о том, как сошёл с рельс поезд, везший две сотни молодых заключённых из одной тюрьмы в другую и что все они сбежали и сейчас шастают по Москве. Потом их число выросло до пятисот. Наконец, 28 октября, официальные милицейские лица, которые до этого даже не допускали в разговорах с иностранными корреспондентами наличия проблемы, сделали заявление для британского агентства Рейтер, что молодого человека, подозреваемого в 11 убийствах – три из них были совершены за последние сутки – поймали, и теперь с ним работают психиатры. Потом это заявление подтвердилось благодаря другим источникам. Тем не менее, в тот же самый день, в очевидной попытке успокоить волнующуюся общественность Москвы, газета «Вечерняя Москва» процитировала Виктора Пашковского, заместителя начальника московской милиции, говорившего, что «ни одного серьёзного преступления не было совершено в городе в течение последних десяти дней».
Вся глава.
Хедрик Смит. Русские. Глава 14. Информация
